Любить или не любить

«Да как же любить их, таких неумытых?»

Александр Башлачёв

«Любовь людей» в Русском Республиканском драматическом театре им. М.Ю. Лермонтова ставил режиссер Евгений Ланцов. В интервью журналу «Современная драматургия» (№ 3. 2012 год) он говорит: «Я не устаю повторять артистам, что мы только исполнители. Основа — это драматургия, и идеи заложены там и придуманы не нами». После просмотра спектакля автор этой статьи смог убедиться, что режиссер свое слово держит: текст драматурга остался практически неизменным, а вкрапление в спектакль некоторых режиссёрских словесных находок, также как и музыкальное сопровождение, ни в коей мере не затемняет для публики, знакомой с произведением Дмитрия Богославского, идею пьесы. При всём при том чтение этого очень талантливого произведения, производит, на наш взгляд, более шокирующее впечатление, чем просмотр спектакля. В спектакле за счет некоторых режиссерских ходов происходит хотя и незначительное, но сглаживание подачи некоторых эпизодов, которые могли бы вызвать неприятие некоторых зрителей, не любящих быть свидетелями особо острых и болевых моментов.

Пьеса «Любовь людей» — бытовая драма. Место действия — деревня. Время — постперестроечный период. Реальность жизни: безвременье, разложение села, а также нравственное разложение.

Спектакль «Любовь людей» — о жизни деревни. Название ее не дано, может быть, потому что перед нами только какая-то определённая русская деревня, переживающая не лучшие времена, но и та самая — вечная, много раз умирающая, но никогда не способная умереть до конца; неоднократно, в разных ипостасях, показанная нам русской литературой. Эта деревня отражена в русских поговорках: «Москва — большая деревня», «первый парень на деревне». Речь идет о деревне как идее, память и знания о которой зачастую проявляются в нашем менталитете. Деревня — это и мы, живущие в городе. Потому актуальность происходящего на сцене безусловна: в какой-то мере мы смотрим спектакль о нас самих.

Декорации первого действия — яркие и красочные, такие, каков зачастую бывает внутренний мир человека, считающего для себя полезным посетить театр. Первый план сцены, представлен рядом скамеек, образующих русскую завалинку. На ней и вокруг нее проходит вся первая часть спектакля — до антракта. В глубине, на разном расстоянии от пола, подвешены вещи, отображающие бытовые реалии: женские платья, велосипед, коляска, кровать, экран телевизора и т.д. Во второй части спектакля — некоторые из этих вещей спускаются вниз. При их пестроте эти детали символизируют и оттеняют неустроенность быта, в котором существуют персонажи, его расхлябанность, подвешенность в воздухе самой жизни, которая может легко, быстро и неожиданно измениться, неоднозначность их нравственности.

В начале спектакля на сцену выходит Люся (артистка О. Изотова) и говорит, обращаясь к себе самой и зрителю: «Я себя люблю». Завалинка заполняется другими участниками спектакля. Все они на разные голоса и с разными интонациями, нараспев повторяют эту фразу. В памяти сразу возникает распространённая и присущая массовому сознанию фраза-штамп: «Полюби себя сам, тогда тебя и другие полюбят». Женщины с самого начала заводят свою разноголосицу отчетливо, мужчины менее уверенно и сбивчиво, словно находятся под изрядной долей алкоголя. Люся, главная героиня, не случайно первой обращает к зрителю такую, наполовину высказанную, просьбу о любви. В исполнении Изотовой Люся — гордая, сдержанная женщина, замордованная бытом, но в характере которой нет той бабьей расхристанности и неаккуратности, которая иногда бывает у женщин, уставших от своей тяжёлой доли. Ее нищая гордость в этой сцене — это почти раздавленная, но сопротивляющаяся гордость всех, кто не может прямо обратиться ко всему миру: «Я хочу, чтобы меня любили». «Полюбите меня, ведь я уже себя люблю, я в это верю и не верю. Зато честно», — как будто бы хотят сказать нам герои пьесы. И зритель начинает внимательно всматриваться: за что же надо любить этих людей и надо ли, какие они? Какова она — душа этого общества на завалинке, представители которого и горланят кто во что горазд, и одеты — кто во что горазд.

Режиссерский ход с завалинкой — это способ вовлечения зрителя в жизнь спектакля. Она образует четвёртую стену, отделяющую зрителей от актёров и одновременно приближающую зрителя к ним. Историю, заключенную в пьесе, в первой части спектакля рассказывают все участники происходящего на сцене. В основе повествования — криминальный сюжет: главная героиня Люся, смертельно уставшая от пьянства и побоев мужа, убивает его, скармливает свиньям и выходит замуж за давно влюблённого в нее милиционера Сережу (артист Ф. Загидулин), надеясь найти женское счастье. Но оказывается, что счастливо супруги жить не могут. Основная коллизия, согласно композиции пьесы, разворачивается уже после бракосочетания Люси и Сергея, когда за преступлением следует расплата. Благодаря удачному режиссёрскому решению, становится хорошо заметно, что в эту коллизию с самого начала вовлечены все персонажи. Появляясь на сцене всем миром, они, осуществляя сценическую условность, выступают одновременно и свидетелями, и соучастниками событий, в том числе и главного — бытового убийства.

Проиллюстрируем, как это подается в спектакле, на наиболее ярком примере. Интересны особенности постановки эпизода, в котором где пьяный Коля (артист И. Герман) ругается с Люсей (артистка О. Изотова) и избивает её при плачущем ребенке. Избиение происходит на глазах у зрителей и находящихся на сцене артистов. Оно условно: актёры почти не прикасаются друг к другу. У автора рецензии был соблазн назвать игру актеров в этом эпизоде неудачей спектакля, потому как он ожидал большей реалистичности и эмоциональности. Однако оказалось, что на сцене все правильно и талантливо: через игру Изотовой и Германа внимание зрителей было акцентировано на отношении жителей деревни к происходящей рядом с ними семейной трагедии. Они потеснились на завалинке, чтобы освободить место для этой ссоры. Представляется, что в их жестах так и читается расхожая «народная мудрость»: «милые бранятся — только тешатся», «моя хата с краю», «муж и жена — одна сатана», известная фраза-штамп: «сами разберутся». В этом эпизоде, помимо прямого сообщения о том, что Коля бьет Люсю, честно и оригинально показано равнодушие неплохих и, в общем-то, не злых людей к чужому горю, когда все о нем знают, но живут как ни бывало. Благодаря тому, что избиение показано условно, мы понимаем: оно не единичный факт.

С самого начала держит зрителя в напряжении и игра Ф. Загидулина. Милиционер Сергей, в его очень эмоциональном исполнении, с первой же сцены, где он появляется, сразу же ни в коей мере не производит впечатления хорошего парня. Загидулин играет надрывно, нервно. Такая надрывность, даже по сравнению с игрой других актеров — исполнителей мужских ролей, казалось бы чрезмерной, но можно предположить, что эта манера игры обусловлена режиссерским замыслом: Сергей чувствует, что он у всех на виду, именно ему, который так старается быть честным, придется поступиться совестью. Нет тут противоречия и с текстом пьесы: особенно автору рецензии запомнился тот эпизод во второй части спектакля, где Сергей извиняется перед жителем деревни Иваном (артист И. Рябенко) за свое мнимое счастье.

Сергей и Люся сходятся по подсказке матерей (великолепная игра актрис В.Герман и Т. Рябенко). Их героини — опытные, заботливые, уверенные в себе женщины, настойчиво желающие своим детям счастья. Счастье это понимается по-бытовому — семейное благополучие. Игра каждой из них радует зрителя по-разному.

Как уже было указано выше, зрители, придя на спектакль, попадают в проблемное общество. Нам приходится наблюдать и деградацию деревни в целом, и отдельных личностей, которым заменили народные песни и шутки-прибаутки попсовыми песенками. Мужчины и женщины прикладываются к бутылке, а непьющие нередко ведут себя, как пьяные. Жители деревни, особенно молодое поколение, зачастую не могут точно выразить свою мысль, из-за чего у них возникают нелепые ссоры. Так вернемся к заданному в начале вопросу. Можно ли полюбить такое общество и его пьяную больную душу? Пороки эти, конечно, полюбить нельзя. Но насколько прекрасен тот же Чубасов в исполнении С. Нурушева. Он ездит в Москву на заработки, а потому находится с материальной точки зрения в более выгодном положении, чем его земляки. Чубасов предстает перед нами со сцены как этакий рубаха-парень, он заигрывает с продавщицей Машей, но ни при ней, ни при земляках не бравирует «столичностью», остается своим среди своих. Мы сочувствуем одинокой, бесшабашной, но при этом доброй Маше (актриса Д. Чернова), ратующей за семейные и моральные ценности. Маша в исполнении Черновой — этакая, то разудалая, то задушевная совесть деревни. Зрителю по-человечески понятна обида Насти, почти девчонки (артистка Е. Михайлова), на мужа Ивана (артист И. Рябенко), от которого она не может родить ребенка; мы горюем, слыша ее нищее, высказанное в расстроенном состоянии чувств, желание «жить для себя». Вызывает симпатию и верный своей супруге, издёрганный Иван, который не хочет перебираться из деревни в Москву. Главные герои Люся и Сергей жестоко наказаны за преступление против нравственного закона. Люся идет на убийство, мотивируя это любовью к сыну и горькой обидой на мужа. Сергей — на сокрытие этого преступления из-за влюбленности в Люсю. Их страдания во второй части спектакля выглядят настолько душераздирающе, что зрителю не хочется их осуждать. Они и без того как будто на Страшном Суде при воскресении мертвых. Явь и Навь смешивается во втором действии спектакля. Муж Люси, алкоголик Коля, неупокоенный после смерти, проявляет интерес к ребенку, спокойно, с грубовато-смущенной нежностью, разговаривает с женой. И тот зритель, который не предубежден против продемонстрированного на сцене искусства, вживаясь в пьесу и в какой-то мере ощущая себя её персонажем, невольно думает: «Если бы все сложилось иначе».

И пьеса и спектакль, на взгляд автора рецензии, — не о любви персонажей, но об их попытке и желании любить, о неверном понимании того, что такое любовь. Также он о том, что в каждом человеке заложена способность к любви, даже в преступниках; иначе не наказывала бы их совесть так сурово, почти по Достоевскому, за преступление против Того, кто есть Любовь.

Автору статьи вспомнилась цитата из чеховского «Крыжовника»: «Все тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания... И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз». Невозможно судить, насколько счастлива и спокойна наша публика, она в зале была самая разнообразная. Очевидно: наличие той страшной статистики, о которой говорил Чехов, — это жестокая реальность нашего времени. Как бы гармонично мы ни пытались выстраивать отношения с самими собой и окружающим миром, в этом мире, к сожалению, много горя, усталости и неустроенности. Поэтому и пьеса и спектакль, поставленный по ней, воспринимаются как не сладкое, но нужное лекарство. Может быть, болеутоляющее. Но не снотворное. Катарсис по Аристотелю происходит. После окончания спектакля всех, кто участвовал в его создании, хочется искренне поблагодарить аплодисментами.